Простой обыватель зачастую недоумевает, видя, как настойчиво гнут свою линию желающие переименовать ту или иную улицу, названную в честь советского деятеля или события. «Заняться им, что ли нечем?» — говорят горожане, видя, как в Перми то улицу Плеханова предлагают переименовать, то — Окулова (комиссара, участвовавшего в освобождении Перми от белогвардейцев), то — Розалии Землячки. Немалое общественное раздражение вызвали безуспешные (благодаря активности гражданского общества) попытки переименовать в Кирове улицы Дерендяева, Володарского, Урицкого и МОПРа. Тем не менее, спустя совсем немного времени нападки на советские топонимы в Кировской области возобновляются, но уже в Кирово-Чепецке. Удивляет граждан и настойчивость переименователей в Иркутске. Здесь вопрос о переименовании поднимался и в 2009 году (после чего на улицах с историческими дореволюционными названиями были размещены двойные таблички), и в 2012-м, и в 2014-м. Благо, в итоге местные депутаты озвучили идею референдума о переименованиях, и очередная топонимическая кампания была приостановлена. Отличились и деятели в Санкт-Петербурге: несмотря на принятый не так давно трехлетний мораторий на переименования, здесь поступила инициатива о переименовании порядка 40 улиц с советскими названиями. Что характерно, сам мораторий был объявлен в 2012 году именно по причине того, что провоцировал выраженное недовольство граждан и раскол в обществе.
Подобная напористость требует объяснений. Древние говорили: «cui prodest» («ищи, кому выгодно»). Но, прежде чем найти, кому именно выгодно, стоит разобраться, в чем же эта самая выгода состоит?
Сегодня, в принципе, среди географов и краеведов особого секрета не составляет тот факт, что окружающие нас городские топонимы оказывают скрытое воздействие на сознание людей. Важная особенность такого воздействия заключается в том, что оно остается совершенно не замеченным. Названия улиц и площадей мы постоянно используем в утилитарных целях, они становятся для нас чем-то само собой разумеющимся, естественной частью окружающего мира. Вместе с тем, такой же естественной его частью оказываются и запечатленные в названиях имена, знаки, символы. И, более того, за счет слияния с местностью и за счет использования при ориентировании, все эти имена, знаки и символы тоже становятся ориентирами, только уже не на местности, а в пространстве идей и мыслей (подробный обзор на эту тему был представлен еще в 1995 году в статье Маоза Азарьяху «The power of commemorative street names» — «Влияние увековечивающих названий улиц»).
Разумеется, при таком раскладе просто невозможно не воспользоваться этими свойствами городской топонимики в политических целях! Что, собственно, и делали власти многих стран со времен Французской революции. Тогда топонимика стала оформляться как полноправная часть политического символизма, пожалуй, даже более важная, чем герб, флаг и гимн. Она позволяет быстрее и эффективнее изменять сознание людей, адаптируя их к новым политическим и идеологическим установкам.
В частности, распространенной практикой является своеобразная легитимация нового режима посредством обновления т. н. «городского текста». Наиболее радикальной, пожалуй, оказалась кампания по переименованиям, осуществленная большевиками в двадцатых годах. Справедливости ради отметим, что масштаб ее полностью соответствовал масштабам политических, экономических и культурных преобразований в стране. Не обошлось без городских переименований и после перестройки, закончившейся распадом СССР. Тогда в странах бывшего Варшавского договора и бывших союзных республиках началась буквально «топонимическая лихорадка». Имена советских деятелей и отсылки к коммунистическим идеалам тщательно вычищали с карт городов, столичных прежде всего. Заменяли разнообразными национальными, местными и дореволюционными названиями. Отличным примером в этом смысле может служить Украина. Первая волна массовых переименований началась на Украине — в Киеве и в западных областях в первую очередь — сразу же после выхода из СССР. Вторая волна этих переименований захлестнула страну после недавнего прихода к власти профашистской хунты. В частности, в Киеве сегодня планируется переименование порядка 200 улиц. Их них 34 советских и революционных названия будут изменены «по идеологическим соображениям». Причем в качестве новых топонимов появятся, к примеру, улицы Ярослава Стецько и Романа Шухевича. Не обойдется без переименований и на Западной Украине. Так, в Виннице улицу, названную в честь большевика Андрея Иванова, хотят переименовать в честь погибшего «героя Майдана» Максима Шимко.
К слову сказать, украинские события и на российской топонимике грозят отразиться. Так, стало известно, что в Крыму, в Симферополе (и не только) задумали вернуть исторические названия ряду советских улиц (пресловутое «восстановление исторической справедливости»). Улицу Карла Маркса хотят переименовать в Екатерининскую, улицу Шмидта — в Потемкинскую, улицу Воровского — в Воронцовскую, улицу Ленина — в Лазаревскую и т. д. Более того, поступала одиозная инициатива о переименовании самого Симферополя — в «Путин». На этой же волне в Воронеже и Перми зацепились за Розалию Землячку, а в Самаре, например, появились желающие увековечить Крым в местной топонимике, разумеется, за счет улицы с советским названием (ул. Урицкого). Однако такая практика «увековечивания» в нашей стране редка и, как правило, незаконна. Местные положения о переименованиях обычно требуют, чтобы новое название было «историческим», т. е. уже принадлежавшим ранее данной улице. И почему-то всегда оказывается так, что исторические — это дореволюционные.
Последнее — характерная черта топонимики в постсоветской России, отмечаемая, в том числе, и зарубежными исследователями: основной способ переименования городских улиц и площадей — это возвращение дореволюционных названий. Как пишет в своей статье «Changing Symbols: The Renovation of Moscow Place Names» («Смена символов: обновление московских топонимов») Грэм Джил, профессор Сиднейского университета и член Австралийской академии социальных наук, многие годы занимавшийся исследованием коммунистических режимов и идеологий:
«Новые российские лидеры не были вдохновлены ни какой-либо общей идеологией, ни революционной традицией, с присущими ей символами и героями, которых можно было бы задействовать в переименованиях. Не было идеологической базы, обеспечивающей переименованиям направленность и осмысленность. <...> Они не имели четкого видения будущего, способного поддержать народный энтузиазм и порождать новые, революционные символы. Как результат, крах коммунизма в России сопровождался идеологическим, даже духовным, вакуумом, который оказались не в состоянии заполнить ни русский национализм, ни религия. Отсутствие «определяющей идеи» для переименований отражается в этом вакууме, в смешении символики московских топонимов. В условиях отсутствия новой иконографии, укорененной в четко изложенной «определяющей идее», пришлось обратиться к прошлым (дореволюционным — Прим. авт.) именам и символам».
Аналогичные выводы в своей книге «Mythmaking in the New Russia: Politics and Memory During the Yeltsin Era» («Мифотворчество в Новой России: политика и память в эпоху Ельцина») делает Кейтлин Смит, приглашенный профессор в Центре евразийских, русских и западноевропейских исследований Джорджтаунского университета.
Обращение к прошлым именам и символам... Да, это действительно веление времени, порожденное очень многим. В том числе и отсутствием новой иконографии, на что справедливо указывают западные специалисты. Но к каким прошлым именам и символам обращается сегодня Россия? Все мы видим, что большинство наших соотечественников всё больше ориентируется в ценностном плане на имена и символы, принадлежащие советскому прошлому. И тут во весь рост встает проблема неспособности нынешнего правящего класса создать хотя бы минимальный дееспособный отечественный консерватизм (или неоконсерватизм). Потому что и консерватизм, и неоконсерватизм дееспособны только тогда, когда опираются на актуальную традицию. А наши консерваторы и неоконсерваторы, принадлежащие к правящему классу, а) понимают, что актуальной является сегодня только советская традиция и б) относятся к советской традиции с глубоким и, в общем-то, оправданным опасением.
Отсюда их попытки заменять актуальную для населения традицию традицией, лишенной всяческой актуальности. То есть той дореволюционной традицией, насадить которую невозможно по очень многим причинам. Невозможно, например, восстановить в XXI веке ту социальную структуру общества, которая породила эту традицию. Столь же невозможно пробудить в обществе любовь к тому, что необратимо кануло в Лету. И, наконец, давайте рассмотрим вариант, при котором топонимика всерьез будет повернута вспять.
И признаем, что, во-первых, речь пойдет о регрессивной топонимике.
И, во-вторых, подобного рода регресс рано или поздно приведет к трагикомическим последствиям. В Москве бывшая Добрынинская улица, часть Садового кольца, в 1990 году была переименована в Коровий вал. Но что такое Коровий вал? Это часть топонимики и топографии Москвы XIV–XVI веков. Вернуть ту реальность, которая породила это название (большое поле, где продавали скот, находившееся на окраине города, насыпанный потом земляной вал и так далее) невозможно. А значит, наш соотечественник оказывается в XXI веке отчужден не только от единственно живой для него топонимической советской традиции. Он оказывается буквально в непонятном для него мире чуждых традиций. Причем в таком мире, который, честно говоря, начнет попахивать архаическим гетто. Этого ли мы хотим для России?